Михаил Маргелов: Организация разъединенных наций и лабиринты концепции нового миропорядка
- Опубликовано 30 сентября 2022
- Мнение эксперта
- Автор: Михаил Маргелов
Осенний марафон форумов ряда международных структур, прежде всего, Организации Объединенных Наций с ее «министерской неделей» глав государств/правительств и министров иностранных дел предоставили хороший повод оценить перспективы созидания нового миропорядка или трансфера существующей системы международного устройства, как в плане содержательном, так и в плане поиска той организационной платформы, которая могла бы исполнить концептуально предначертанное, послужить фундаментом нового здания международного взаимопонимания, равноправного и справедливого сотрудничества, который помог бы, в первую очередь, найти справедливое урегулирование международного кризиса вокруг Украины.
ООН, казалось бы, имеет все необходимые возможности для такой роли. Во всяком случае, в нашей стране, да и не только у нас, эта организация за последние десятилетия воспринималась чуть ли не как панацея от международных невзгод и проблем, последнее чудодейственное средство, которое призвано спасти мир и обеспечить планетарную безопасность в случае возникновения глобальных угроз. Главным образом все эти надежды проистекали из факта участия Советского Союза (Россия — «продолжатель») как союзника по антигитлеровской коалиции в процессе изначального создания ООН и обладания статусом постоянного члена Совета Безопасности, наделенного правом принимать обязывающие международное сообщество решения, включая совместное использование военной силы против нарушителей Устава ООН и правом вето. И поэтому отнюдь не случайно, слабости или откровенные просчеты площадки ООН, включая периоды острых международных кризисных ситуаций, довольно часто игнорировались. Надежды на систему ООН, расходящиеся с реальным положением вещей, поощряли, скорее, рассуждать о пользе, которую международное сообщество, включая Россию, получает от глобальной структуры. Гипертрофированное впечатление создавалось вокруг Совета Безопасности, в трактовке его значения и реальных возможностей. Ооновская глобальная площадка мыслилась и декларировалась как оптимальная для всеобъемлющего конструктивного международного диалога, призванная служить основой справедливого международного миропорядка, особенно в сфере безопасности. Как зонтичная организация по отношению к другим международным структурам регионального характера, как вбирающая в себя все главные темы международной повестки дня, в частности социально-экономического прогресса и развития стран и регионов, а не только вопросы войны и мира, международной безопасности.
То, что эта картина была далека от действительности, становилось все более понятным по мере усиления негативных трендов в международных отношениях. В последние десятилетия, характеризующиеся сложной динамикой системы международных отношений и непрерывным изменением соотношения сил и влияния между современными «мировыми центрами», ООН постепенно утрачивала представление о себе как о международном механизме, который был бы способен обеспечить сплочение наций, все более расходящихся по политическому и регионально-групповому признакам, в том числе, в области интересов безопасности, не говоря уже о социально-экономическом развитии. Такого рода развитие свидетельствовало о том, что система ООН, в том числе постоянное членство в Совете Безопасности, вовсе не являются надежными «предохранителями» от угроз новых войн и конфликтов, или обеспечивающими реальный учет интересов безопасности России. История ООН последних десятилетий свидетельствует, что Совет Безопасности ООН, как и вся организация в целом, стали ристалищем для словесных баталий, а не для реального решения вопросов войны и мира, отвечающего согласованному видению стран «ядерной пятерки» постоянных членов. Организация терпит фиаско в обеспечении безопасности — как в глобальном, так и в региональном измерениях. Она скорее выступает здесь «на подхвате», нежели играет определяющую роль в деле предотвращения конфликтов и международных кризисов. Она не в состоянии надлежащим образом купировать опасное развитие международных событий. Одним из доказательств является немалое число конфликтов в различных регионах мира, которые были признаны замороженными, т.е. на данный момент нерешаемыми, несмотря на всю миротворческую механику глобальной ооновской площадки.
Площадка ООН оказалась не в состоянии политически спонсировать развитие российско-американского диалога по стратегической стабильности и переговорного процесса в области контроля над вооружениями, особенно ядерной компоненты — «осевого звена» всей системы международной безопасности. Что уж говорить о том, чтобы реально способствовать сохранению переговорного процесса в условиях нынешнего международного кризиса. Это направление оставалось и остается целиком на усмотрение США и России, будучи включенным только в контекст двусторонних отношений ядерных сверхдержав. Мало что говорит о том, что такого рода положение может измениться, и ООН была бы готова послужить как минимум катализатором восстановления взаимопонимания сверхдержав в этой сфере. Аналогично — в отношении региональных конструкций безопасности. ООН оказалась не в состоянии контролировать и влиять на деятельность региональных акторов и структур, скажем, применительно к географической зоне той же Евроатлантики, таких как НАТО или бывший Западноевропейский союз. Сыграла ли организация роль своего рода контрбаланса в процессе поспешного расширения Североатлантического союза к границам ядерной сверхдержавы России, содействуя тем самым международной стабильности и реализации устных заверений о нерасширении, выданных в свое время натовскими лидерами советскому руководству? Аналогично — применительно к известным российским требованиям от декабря 2021 года.
Что бы там не говорилось о пользе специализированных программ и проектов ООН, ясно также, что кризис, охвативший ключевую сферу ответственности этой глобальной структуры, неизбежно проявится и в других. В той же ВОЗ с ее манипуляциями вокруг темы пандемий. Или ФАО, которая признает угрозу глобального голода (из-за фактической неспособности способствовать разрешению международного кризиса!), а генсекретарь ООН А. Гутерриш расписывается в неспособности реализовать условия Стамбульских соглашений по вывозу зерна. Не говоря уже о перспективах международных «финансовых опор» глобального мира в виде реформированной Бреттон-Вудской системы.
Прошедшая в сентябре «министерская неделя» подтвердила, прежде всего, несовпадение интересов ведущих держав, в частности, наличие конфронтационного нарратива по линии Россия — «коллективный Запад». Объяснения российского официального представителя по поводу того, что причина расхождений (речь шла о конкретном, но ключевом для сегодняшней повестки аспекте угрозы применения ядерного оружия) кроется-де в том, что президент Дж. Байден неправильно процитировал президента В. Путина и дал установку всему «коллективному Западу» продвигать сугубо американский вариант оценки действий российской стороны вряд ли могут быть приняты как убедительные. Если бы дело сводилось лишь к правильному цитированию на сессиях Генассамблеи или в других форматах! Тем более, что оценки некоторых представителей «коллективного Запада», к примеру некоторых западноевропейцев, являются более жесткими и неприемлемыми для Москвы, нежели оценки того же Дж. Байдена. Объяснять все это исключительно работой «скрытых американских дирижеров» в отношении «послушной Европы»?
Ситуация ясна — на площадке ООН к настоящему моменту откровенно проявляется раскол позиций различных групп государств, порожденный кризисом вокруг Украины. Их понимание вопросов войны и мира (а также практически всей ценностной шкалы, закрепленной в выработанных за послевоенное время международно-правовых документах, включая Устав ООН и другие обязывающие государства договоры) выглядят как конфронтационные. Понятия и содержательное наполнение экзистенциальных для человечества категорий — основополагающих прав и свобод, суверенитета, территориальной целостности, самоопределения, межгосударственного союзничества и сотрудничества — инструментализированы настолько, что попросту не представляют собой единой международной текстуры для взаимодействия. Только что это практически открыто признало и руководство ООН, заявив, что единая ткань организации расползается по регионально-групповому принципу. К этому следует добавить и все более рельефно проглядывающий на площадке ООН через призму внешнеполитических разногласий межцивилизационный надрыв, искусственно подогреваемый разного рода этнографическими и религиозно-мистическими акцентами в позициях отдельно взятых стран, вступающих в противоречие с принятием абсолютным большинством принципа светского характера государственной власти.
Если судить по заявлениям, прозвучавшим с российской стороны в Нью-Йорке, к подобной смысловой позиционной какофонии на площадке ООН государства-участники продвигались все последние годы. Российская сторона при этом ожидала весь этот период позитивных трансформаций в политике руководства Украины — без результата. Политический коллапс ооновской площадки довольно убедительно подводит и к выводу о том, что она вряд ли пригодна в качестве основы для реализации концепции новой модели мироустройства, к которой стремится российская сторона и некоторые фундаментальные принципы которой уже были озвучены российским политическим руководством. При нынешней эрозии ООН вряд ли можно надеяться на то, что она могла бы взять на себя роль генератора общей концептуальной работы или штаба по осуществлению программы перестройки международных отношений на иных принципиальных началах.
На фоне политического тупика на площадке ООН российская внешнеполитическая мысль продолжает продвигаться по лабиринту осмысления изменений международной ситуации и содержания новой модели мироустройства. До недавнего времени основной путеводный посыл, звучавший и со Смоленской площади, был предельно ясен и прост по своей формулировке — мы порываем с Западом и уходим в не-Запад. Ибо Запад — это «территория зла», а не-Запад или «мировое большинство» — это пространство надежды и международной перспективы. Поэтому именно там можно и нужно строить то, что придет на смену нынешнему мироустройству, его более справедливая и равноправная модель.
В последнее время изначальная формула такого движения — мы порываем с Западом и уходим полностью в не-Запад — начала усложняться. Сентябрьские международные форумы, включая ооновскую «министерскую неделю», как и общее развитие международной ситуации свидетельствуют о том, что изначальная посылка о совершаемом Россией уходе в не-Запад не означает полного и немедленного разрыва с этим же самым Западом. И совершенно неизбежно, что часть российской внешней политики будет по-прежнему ориентирована на поддержание отношений с западными странами и их союзами. Новая модель международного «общежития» не может быть выстроена путем простого исключения из нее западных стран. То есть, если возвращаться к исходному посылу для концепции новой модели, то мы идем в не-Запад не полностью, а частично? А тогда какой именно частью? И какая часть остается на Западе? Российско-американский военно-стратегической диалог? Диалог с НАТО? Торговля со странами Евросоюза и другими участниками коллективного Запада, например, Японией? И каким образом западная часть российской внешней политики будет встроена в принципиально новую модель мироустройства? Пока же, время от времени, российская сторона продвигает в адрес Запада сигналы о том, что Россия не заинтересована в открытой конфронтации с США и блоком НАТО. Однако одновременно Россия будет ожидать восстановления благоразумия и изменения настроений на Западе в пользу возобновления сотрудничества, и будет ожидать, когда Запад первым инициирует переговоры. Правда, никто не дает гарантий, дождемся ли, или же ожидания будут тщетными.
Система ООН сегодня скорее консервирует концептуальную и структурную парадигму существующей модели международных отношений. И надо признать, что идея коренного переформатирования нынешней модели, такого, которое поставило бы международные отношения на новые принципиальные устои, которые сами по себе еще предстоит концептуально отформатировать, не получает пока должного распространения в этой глобальной организации. Озвученные на сентябрьской «министерской неделе» очередные варианты реформы системы ООН вряд ли можно воспринять как претензию на новую модель международного порядка. Эти предложения, скорее, идут в русле давнишней политической борьбы вокруг состава и полномочий постоянных членов Совета Безопасности ООН, что вызывает понятную настороженность со стороны России, поскольку они размывают или попросту сводят на нет нынешний исключительный статус постоянного членства в Совете Безопасности. Идея радикальной содержательной трансформации нынешней международной системы (за что ратует российская сторона) не просто негативно воспринимается «коллективным Западом», но и встречает осторожную реакцию со стороны стран «мирового большинства», в том числе потому, что общая картина этой радикальной трансформации продолжает оставаться для них недостаточно определенной.
Концептуальная незавершенность, применительно к новой модели мироустройства, сохраняется и в отношении не-Запада. Дело здесь не в том, чтобы поставить под сомнение значимость увеличения международного веса или приуменьшить важность очевидной тенденции к расширению сотрудничества государств регионов, относящихся к не-западному миру, или же очевидную активизацию внешней политики России на этом направлении. Данные процессы можно только приветствовать. Главный вопрос здесь сводится к тому, оформилась ли в «мировом большинстве» политическая воля заявить о реальном созидании международной альтернативы существующему миропорядку, и найдут ли эти страны возможности для построения такой альтернативной системы. Пока последние форумы БРИКС, ШОС и ЕАЭС, как и проводимая ими линия в системе ООН, оставляют открытым вопрос о политической готовности «мирового большинства» продвигаться в этом направлении. Для оформления такого рода политической воли может потребоваться более длительный период времени, чем это сейчас представляется.
Международное развитие, в том числе недавние форумы международных структур, со всей очевидностью свидетельствуют о глубоком кризисе, который ныне переживает мировая дипломатия. Подрыв системы официальных многосторонних межгосударственных коммуникаций вряд ли позволяет рассчитывать на ее уверенное использование в целях стабилизации международной ситуации, а тем более — урегулирования кризиса вокруг Украины и формирования необходимой многосторонней платформы для транзита к новой модели межгосударственного сотрудничества.
Мы вновь упираемся в незаменимость двустороннего канала связи России и США, являющихся, по понятным военно-стратегическим причинам, главными и «последними» гарантами сохранения глобального мира и купирования раздирающего Европу кризиса. Возможность задействования этого канала сейчас весьма сложна, но совершенно необходима.
Российская сторона, похоже, собирается ожидать наступления лучших времен для возобновления такого диалога. В настоящий момент США и Россия рассматривают друг друга как государства враждебные. По сути, Москва и Вашингтон находятся в состоянии наиболее серьезной конфронтации за последние 70 лет. При том, что нередко проводятся аналогии с Карибским кризисом, нелишне заметить, что в тот момент деэскалация стала возможной за счет использования каналов второго трека, контактов советского представителя с Р. Кеннеди и двусторонней коммуникации лидеров двух стран. Вещи, являющиеся по меркам сегодняшнего дня практически немыслимыми. Контакты практически оборваны. Более того, ликвидирована большая часть возможностей для эффективной парламентской, культурной, научной, общественной дипломатии.
Повестка дня такого диалога готова и перезрела. Вопрос один — можно ли сочетать официальные установки Москвы и Вашингтона в отношении друг друга с объективной потребностью в размораживании диалога по стратегической стабильности, включая ее ядерный компонент? Эти два подхода находятся в очевидном конфликте.
Здесь уже напрашиваются аналогии прошлого времени, того же Карибского кризиса. Мол, конфронтация с США была у СССР не меньшей. И это не помешало началу диалога между обеими сверхдержавами в области контроля над вооружениями. Думается, однако, что подобного рода аналогии с советским прошлым на сей раз не помогут. Ситуация изменилась, уровень конфронтации между странами распространился не только на военное, но и на другие измерения. Здесь вряд ли сработают механизмы, которые в свое время использовались для нейтрализации Карибского кризиса и запуска обширного переговорного процесса по контролю над ядерными вооружениями.
В прошлом мы наблюдали колебания российского курса на американском направлении в связи с надеждой на приход к власти группы политиков во главе с Д. Трампом. Однако период президентства последнего показал, что сторонники российско-американского диалога не способны проводить такой курс. Фактически, Д. Трамп стал объектом манипуляций со стороны инициаторов более жесткой линии, быстро оттеснивших условных прагматиков от процесса принятия решений. В связи с этим и оптимизм относительно возможного возвращения республиканцев в Белый дом не выглядит однозначно обоснованным. В отличие от ситуации в Европе, мы не наблюдаем в США на текущий момент значительного числа сторонников снижения напряженности в отношениях с Россией.
Практически значимый вопрос сегодняшнего дня мог бы быть сформулирован довольно просто — как запустить механику стратегического диалога России и США в условиях паралича всех официальных каналов и систем коммуникаций? Как решить это уравнение со многими неизвестными, в котором практически все политические величины — отрицательные. Положительная же только одна — совместная ответственность за предотвращение возможной глобальной катастрофы.
