Социально-гуманитарные науки «теряют берега»

«Мы живем в обществе, которого мы не знаем». Эта фраза была лейтмотивом недавнего очередного заседания Зиновьевского клуба. Что и говорить, слова такие звучат устрашающе: не зная истинного положения дел, человек вынужден брести наугад к неопределенному и непредсказуемому будущему, непрестанно оглядываясь назад в поисках хоть каких-то ориентиров, или застыть в параличе ума и воли. Потому вопросы об обществе и человеке обречены на актуальность, даже если нет надежды на истинность получаемых ответов. Некоторым утешением может служить известная фраза о том, что «сова Минервы вылетает только в сумерки», то есть знать кое-что мы можем только о прошлых состояниях общества и человека, да и то вряд ли найдется такая история, которая не была бы хоть раз пересмотрена.

Прогностическая импотенция общественных и гуманитарных наук, неспособность сформулировать более или менее внятные объективные законы истории периодически заставляет поднимать вопрос об их кризисе, который сопровождает эти дисциплины с самого начала конституирования науки как особого типа знания. Социальные науки часто воспринимаются как своего рода незаконнорожденное дитя в большой научной семье, естественными «родителями» которой являются математика и эксперимент. Всякий объект, попадающий в поле интереса науки, должен и может быть измерен, всякие манипуляции с выбранным объектом должны быть воспроизводимы любое число раз в одних и тех же естественных или искусственно созданных условиях. Вот альфа и омега естественнонаучного знания, его матрица, его необходимое требование. «Во всяком знании науки столько, сколько в ней математики» - эта формула принимается безоговорочно естественнонаучным и инженерным сообществами. Да и социальные науки стремятся к математизации своего знания там, где это получается: в социологии, экспериментальной психологии, экономике, в истории, даже в искусствознании и теологии.

Однако большая часть корпуса знания в гуманитарных и социальных науках ни математизации, ни эксперименту не поддается, что и заставляет выносить эти дисциплины куда-то на обочину научного знания, а в случае построения иерархической системы наук, помещать их в самом низу, как «недонауки». Другая попытка, более прельстительная, объявить их «другими науками», создать из них иную собственную систему, параллельную естествознанию, подобно тому, как это сделали неокантианцы Фрейбургской школы.

Да вот незадача! Лишенные спасительной опоры в принадлежности к системе наук социальные и гуманитарные дисциплины начали, что называется, «терять берега», растекаться по необозримым просторам человеческого воображения. Никто не отважится назвать себя физиком, тем более работать в этой области, не имея на то специального образования. Но сколько же самодельных философов, психологов, психоаналитиков, психотерапевтов, историков…нет им числа. Ладно, не о них пока речь, есть более существенные вопросы.

В гуманитарном и социальном знании нет субъект-объектных отношений. В естественных науках исследователь всегда как бы противостоит объекту, во всяком случае не отождествляет себя с ним. Конечно, в некоторых областях, например, в физике микромира разделение субъекта и объекта может вызывать затруднения и споры, но они более касаются метафизики, чем собственно физической теории. А вот в социально-гуманитарном знании субъект из исследования неустраним принципиально, что рождает дополнительные трудности. Не всегда можно точно определить: изучается какой-то объект, будь-то общество, его часть, или личность, а не отношение и оценки ученого. Отношения и оценки могут быть явными или «запрятанными» в мировоззренческие, идеологические, политические и прочие предпочтения исследователя. Очень показательны в этом отношении, например, работы российских экономистов-«рыночников» постсоветской поры. О чем бы они ни говорили, как бы ни старались избавиться от «родимых пятен» марксистской теории, которую они хорошо усвоили в вузе, методология Маркса проглядывала в каждом тезисе, несмотря на обильное цитирование Фридмана, Хайека, теоретиков Чикагской школы. Определенная научная реабилитация Маркса позволила им сегодня вздохнуть свободнее.

Вот тут мы подходим ко второй трудности социально-гуманитарного знания. В естествознании всегда существует то, что принято называть парадигмой или «жестким ядром» - некий набор писаных и неписаных правил, которым следует человек науки. Теории могут быть очень различны, но есть постулаты, частью собственно научные, частью заимствованные из философии, которые не ставятся под сомнение до смены парадигмальной матрицы. Смена матрицы означает переход науки на иной уровень, иные принципы построения системы знания.

В названных нами науках единая парадигмальная матрица не просматривалась никогда, вследствие чего размывалось единство методологического ядра науки. Да, исследовательские методологии могут различаться, они различаются и в естествознании. Однако, здесь их различение происходит внутри парадигмы, в основе которой лежит убеждение, что объективно существует мир природы. В его познании наука через трудности и ошибки, но тем не менее продвигается к истине. Это убеждение не очень сильно поколебало даже довольно популярное в науковедении мнение, что наука не столько открывает истины, сколько конструирует их, изучая не объективный мир, а искусственно произведенную модель мирового устройства. Понятие истины в любом случае остается главной ценностью научной работы, ее целью, ее достоинством.

Отсутствие жесткого ядра в социально-гуманитарном знании чаще всего заменяют ссылками на авторитет как некий абсолют при довольно произвольном выборе источника авторитетного свидетельства. Было же время, когда без ссылок на Маркса, Энгельса, Ленина, слова Генсека КПСС ни одна работа в данной области не могла быть принята ни к печати, ни к защите. При отсутствии авторитетного источника методологические предпочтения вообще оказываются делом случая и личных пристрастий автора.

Двумя указанными трудностями дело не ограничивается. Попробуем перевести социально-гуманитарные науки в плоскость их практического использования. В самом деле, перед любой научной теорией рано или поздно встает вопрос: а зачем она вообще нужна? в чем ее практическая польза? Вот здесь как будто у рассматриваемого нами знания есть большое преимущество: оно непосредственно практично, оно нацелено на социальную практику. Только здесь его поджидает ловушка, на этот раз политическая. Кто использует, в каких целях используются результаты научных исследований? За редким исключением они используются либо для оправдания социального, морального, мировоззренческого статус-кво, либо имеют целью реформировать, а то и революционным путем его изменить. В первом случае теории используются также для маскировки реального положения дел, для идеологической обработки человеческих масс. Но в любом случае истина одинаково выглядит непозволительной и опасной роскошью. Для управляющих слоев (все современные общества выстраиваются иерархически, где выделяются слои управляющих и управляемых) теория должна быть удобным инструментом контроля над поведением людей, для управляемых слоев теория должна способствовать их душевному и умственному комфорту и не очень беспокоить негативными последствиями своего практического использования. Так кому же нужна истина социально-гуманитарного знания? И нужна ли она вообще кому-нибудь? Это тема, над которой мы обещаем подумать.

Разумеется, в коротком эссе невозможно даже перечислить все проблемы социально-гуманитарных наук. Возможно, что так называемый кризис на самом деле есть проявление повышенной саморефлексии социально-гуманитарного знания. В этом случае кризис есть нормальное состояние.

Мы надеемся, что написанный здесь текст дискуссионен, и далеко не все согласятся с высказанными идеями. Автор открыт для дискуссий и обмена мнениями.

Эльвира Баландина, кандидат философских наук, член Зиновьевского клуба МИА «Россия сегодня» - для Агентства СЗК